Во времена мифов, легенд, былин и другого народного фольклора тема смерти существовала в тесном контакте с человеком и не вытеснялась в фон. Сказки, ныне существующие в адаптированном варианте, изначально были гораздо более страшными и беспощадными. А события в них часто носили не привычную нам функцию препятствия на пути героя, но играли роль инициаций, познания мира потустороннего, столкновения с собственной смертью.

В европейской традиции глубоко религиозные братья Гримм в сказке о «Красной Шапочке» видели метафору возрождения. То есть мотив умирания неизбежно присутствует в этом произведении.

В русских сказках персонаж Бабы Яги намного глубже, чем мы привыкли наблюдать в современных вариантах. Ее известная фраза: «Фу-фу-фу! Чую, русским духом пахнет», — на самом деле говорила о запахе живых. Согласно Проппу и многим другим исследователям, Баба Яга — нежить, живой мертвец, и, как человеку неприятен запах мертвого, так и мертвому неприятен запах живого. Она живет на границе между Явью и Навью, между «тем светом» и «этим». И заклинание: «Избушка-избушка, стань к лесу задом, ко мне — передом», — не что иное, как открытие врат, ведущих в загробный мир, где обитают существа хтонические, иномирные, подчас откровенно неживые, например Кощей Бессмертный.

По мере распространения христианства трансформировались и сказки. Откровенные мотивы взаимодействия с миром потусторонним клеймились заигрыванием с нечистым духом, в результате чего контакт со смертью все больше становился метафорическим, вытеснялся и подменялся идеей вечной жизни — будь то пребывание в Раю или в Аду. Я верующий в Бога человек, так что ни в коем разе не отрицаю идею о возрождении души. В данном случае мне важно не обесценить христианские идеи, но акцентировать внимание на эволюции мифа, неизбежно сопряженного с проживанием собственной смерти, путешествием в потусторонний мир для приобретения некоего тайного знания, недоступного людям, неступавшим на «тот свет». Хотя, говоря откровенно, это скорее деградация мифа, чем его эволюция. Поскольку идея не развилась, а скорее зачахла.

Тема смерти отныне все больше вытеснялась в искусство. Возможно, потому что «творцы» по своей сути достаточно отважны в плане путешествия в глубины психики. Я не говорю, что они верны в своих интерпретациях, но рискуют отправиться в неизведанное. Не только художники, но и ученые. Это тоже своего рода инициация, которая подчас, к сожалению, заканчивалась не возрождением, но окончательной гибелью, поскольку в условиях средневекового католицизма всякое новое знание почиталось за ересь, например история Джордано Бруно.

В психотерапии тема смерти неизменно пронизывает некоторые внутренние конфликты клиента. Будучи вытесненной из сознания, она всплывает во снах; вылезает неврозами; физическими заболеваниями; страхами и фобиями.

Панические атаки, обретшие ныне такую популярность в сети, на самом деле спровоцированы страхом смерти. Психиатр, с которым я имела удовольствие беседовать на тему этого симптома, выразил свое недовольство: все сейчас говорят, что у них ПА, однако тревога, тремор, страх перед чем-то — все это не является панической атакой, потому что она всегда ощущается как страх умереть прямо здесь и сейчас.

Каким-то причудливым образом Фрейд сумел исключить из фокуса своего внимания тему смерти при поиске изначальной травмы. Однако и он в своем лаконичном эссе «Наше отношение к смерти», написанном в конце Первой мировой войны, обсуждает отрицание смерти и попытку человека преодолеть ее путем создания мифов о бессмертии, он пишет: «Si vis vitam, para mortem» («Если хочешь принимать жизнь, приготовься к смерти»).

Ирвин Ялом интерпретирует его слова как задачу терапевта «помочь пациенту принять жизнь». Он, в свою очередь, полагает — в основе любого внутреннего конфликта, любой драмы лежит страх смерти. Ялом пишет: «Смерть и смертность образуют линию горизонта для всех бесед о старении, физических изменениях, жизненных этапах и многих значительных событиях жизни, таких как основные годовщины, отправление детей в колледж, феномен пустого гнезда, рождение внуков», — и считает: уход от темы смерти в терапии говорит о неосознаваемых страхах самого терапевта. Он рекомендует говорить о смерти прямо и основываясь на фактах, спрашивая клиентов о том, как и когда они впервые осознали смерть, с кем беседовали об этом и какие ответы получали, каким образом менялось восприятие смерти на протяжении жизни, а также имеются ли у них религиозные верования о смерти. Ирвин Ялом откровенно говорит, что он атеист, при этом с глубоким уважением относится к вере своих клиентов. Психолог работает в реальности клиента, если эта реальность не является уничтожающей. Поэтому по сути не так важно, верит ли человек в загробную жизнь или нет, смерть пугает и тех, кто надеется на райские кущи, поскольку — все равно — чтобы там оказаться, надо умереть.

Ялом считает, что психопатология появляется в тот момент, когда для отражения тревоги смерти люди обращаются к настолько мощным защитам, что блокируют жизнь, он цитирует отрывок из книги Э. Бекера «Отрицание смерти»: «Ирония человеческой ситуации состоит в том, что глубочайшая потребность человека — быть свободным от тревоги, связанной со смертью и уничтожением, но эту тревогу порождает сама жизнь, и поэтому мы стремимся быть не вполне живыми».

Хочу привести случай, произошедший на библио-семинаре одного экзистенциального психотерапевта (к сожалению, не смогла найти первоисточник с именем).

Он предложил прочитать отрывок из письма смертельно больной 85-летней женщины: «Если бы я могла прожить свою жизнь заново, я постаралась бы сделать намного больше ошибок. Я уже не была бы такой идеальной. Я бы расслабилась. Я стала бы гибкой. Я вела бы себя глупее, чем в уже пережитом путешествии. На самом деле, теперь мне известно совсем немного вещей, к которым я относилась бы серьезно. Я была бы чуть безумнее. Я была бы менее трезвомыслящей. Я использовала бы больше шансов. Я бы больше путешествовала, карабкалась бы по горам, переплыла бы больше рек и побывала бы во множестве мест, в которых мне так и не довелось побывать».

Использование литературы и других видов искусства может быть крайне полезным в психотерапии. Например, эссе Монтеня «О том, что философствовать — это значит учиться умирать». Я сторонница интегрирования произведений в любой необходимый момент терапии, не только тот, где будет затронута тема смерти. По моему опыту, любимое стихотворение, фильм картина или книга клиента иногда могут дать гораздо более точное определение его состояния, мироощущения, взглядов, чем часовая сессия. А рекомендованное психотерапевтом произведение порою совершенно неожиданно, рождает у клиента инсайт.

Тема смерти (как в терапии, так и сама по себе) невероятно объемна, неоднозначна и абсолютно индивидуальна. О ней нельзя составить опросник, каталогизировать, разделить на типы. Это всегда — диалог. И в этом контексте лучшее, что можно сделать, — говорить о ней прямо и откровенно. Не только в кабинете психолога, но и с близкими людьми.

Автор: Шалганова Анастасия